Wyniki wyszukiwania - Biblioteka Nauki

Ten serwis zostanie wyłączony 2025-02-11.

Nowa wersja platformy, zawierająca wyłącznie zasoby pełnotekstowe, jest już dostępna.
Przejdź na https://bibliotekanauki.pl

Ograniczanie wyników

Znaleziono wyników: 2

Liczba wyników na stronie

Wyniki wyszukiwania

Wyszukiwano:
w słowach kluczowych: Demons

Sortuj według:

Ogranicz wyniki do:

Stary mistrz z Petersburga (na podstawie powieści Johna Maxwella Coetzeego)

100%

Borowski M. M.

tom 163

257-266

This article focuses on the concept of old age depicted in John Maxwell Coetzee’s novel The Master of Petersburg. The protagonist of the book is Fyodor Dostoyevsky, who is trying to solve the riddle of his stepson’s death. All events and the protagonist’s thoughts are fused by the motifs of death, passing away and old age. Youth reflects purity and kindness, whereas old age is associated with filthiness and hideousness. The main character grows old and this process is accelerated by the news of Paul Isayev’s death. He is accompanied by thoughts that ageing begins with the realisation of one’s own mortality. Hence, there appear fantasies about depriving little Martion of the joy of life by means of violence and fear, which only an old man envious of agirl’s youth and toying with his own corruption can weave. The old generation represented by Dostoyevsky is faced with youthful aggression of terrorism, personified by Sergey Nechayev. The protagonist reduces the relationships between fathers and sons to mutual envy. The sons desire their fathers’ wealth and social status, while the fathers envy their sons feelings, passion and energy. This envy breeds the revolution. In the novel there is yet another view of the motif of old age because growing old concerns even the space. Petersburg and the whole of Russia is shown as an old, violent world which is the work of just as old and violent God.

В статье рассматривается мотив старости в романе Джона Максвелла Кутзее Осень в Петербурге, главным героем которого является Федор Достоевский, пытающийся развязать загадку таинственной смерти своего пасынка. Все приключения и мысли главного героя объединяет мотив смерти, быстротечности жизни и старости. Молодость изображена в романе как чистота и добро, старость — как грязь и подлость. Главный герой переживает старение, и этот процесс становится более ощутимым после получения известия о смерти Павла Исаева. У Достоевского возникают мысли отом, что начало старости приходит вместе с ощущением конечности собственного бытия. У него рождается подлый замысел изнасилования — чтобы лишить радости жизни юную Матрену, навсегда отравить ее страхом. Такие мысли могут появиться только у старика, отчаянно завидующего девичьей юности и ставящего эксперименты ссобственной развращенностью. Старшее поколение, представителем которого является Достоевский, противопоставлено в романе агрессивной силе молодых террористов, репрезентируемых Сергеем Нечаевым. Главный герой смотрит на проблему отцов и детей как на взаимную ревность. Сыновья жаждут имущества и достойного положения отцов, отцы завидуют чувствам, страсти, энергии молодых. Из этой ревности рождается революция. Мотив старости в романе реализуется не только в образах героев, но и пространства. Петербург — а вместе с ним вся Россия — показаны автором старым жестоким миром, который создал такой же старый и жестокий Бог.

Исповедь ставрогина: текст и контекст

86%

Łucewicz L.

Politeja : Pismo Wydziału Studiów Miedzynarodowych i Politycznych Uniwersytetu Jagiellońskiego

2014

nr 6(32)

385-394

The paper attempts to examine Stavrogin’s confession in the context of biblical and literary traditions. Both the structure based on plots and the character of the narrative are a testament to the literary nature of the text. A profound meaning of the religious confession determined not only by repentance, but also by intention is implicit in the text so that homo confitens would “alter his mind”. The analysis shows that, when Stavrogin “crossed the border” of his self‑acceptance saturated with hubris, he was no longer afraid of crime or punishment. Hence, he was incapable of expressing Christian remorse. As a result, the so‑called Stavrogin’s confession was merely a lofty declaration in which he confessed to being involved in the “case of Matriosha”, so, in other words, it was a sort